АНТИБУКОЛИКИ

Летом в Луге хорошо. Мы встаём рано, разводим в шпоре огонь, готовим сразу завтрак обед и ужин. Иначе - никак. Днём, в жару, топить печь просто самоистязание. Готовить надо быстро. Тут не прикрутишь рычажок и не пойдёшь смотреть любимую передачу. Кипит всё сразу – только успевай. Печь многофункциональна. На ней гамузом собрана вся кухонная утварь. Она –  и любимое место для кота Грицька. Коту горячий шпор не нравится. Он шуршит лапками по газете, аккуратно продирается через посудные дебри на волю. Плиту я не люблю. Настоящая жаба-рапуха: разлезлась на полпомещения, выкрашена в отвратительный тёмно-коричневый цвет, дверцы наперекосяк, со щелями, сквозь них видны весёлые язычки пламени. Ворчу, раскручиваю нелепость ситуации, тираню поэта на бытовом грунте. Петро носит дрова, покорно молчит. Откуда-то приходит стыд, чтобы искупить вину, пеку гору блинчиков, которые мы алчно съедаем, поочерёдно макая то в варенье, то в сметану. Употребить всё надо за один день, потому что холодильник давно cгорел и стоит наказанный в комнате за дверью. Это потом найду в Ужгороде гарантийную мастерскую, специалисты приедут, приведут холодильник в чувства, но платить придётся по полной программе, потому что какой-то умник решил подзаработать на наивности Петра, сорвал пломбы, залез внутрь и окончательно угробил агрегат. А пока мы жадничаем, едим и едим. Мы, как жуки, переполнены пищей и валимся, лапки вверх, отдыхать. Делать ничего не хочется. Так бы лежал и лежал, обременённый чревоугодием. Чтобы продлить продуктам жизнь, выношу кастрюли в питвар, то есть на веранду, укутываю, накрываю, ставлю в миску с холодной водой. Увы, на борщ, несмотря на меры предосторожности, нападают хитрые соседские псы. Заодно, эти варвары, умудряются стащить подвешенный тут же на крючке, пакет с курицей. На земле, воспоминанием, остаются растерзанные клочки бывшего кулька, и упаковка с ценником. Хорошая была курица, большая.

Газовой плиты у Петра нет. Я мучу его вопросами: как так могло случиться? Нонсенс, абсурд, недопустимое легкомыслие, каменный век в быту. Шквал упрёков обрушивается на его голову, но... не ту-то было. Он рыбкой ускользает от ответа: махнул хвостом, отгрёб плавником... Теперь там, в городце, меряет шагами тропку, курит, насуплен, обижен. Физически присутствует, перед глазами, на самом деле – ушёл, растворился, исчез и недосягаем, впал в транс, глубоко провалился в себя. Верный признак отсутствия в реальности – магические круги, которые дробно выписывает, уходя от центра спирали всё шире и шире. Он наматывает круги всегда, в самом малом пространстве: обходит длинно и медленно никому не мешающий стул, носит ковшиком воду для дальней грядки, вычерчивает через стол широкие траектории рукой, в которой чайная ложка со щепоткой сахара. Знаю я эти хождения, этот мерный, неторопливый, непрекращающийся ритм, похожий на ход минутной стрелки. Сейчас сбежит в лес, только его и видели, потом вернётся, принесёт торжественно, как букет роз, гриб... Зачем мне гриб? Мне нужна нормальная печь.

Здравый смысл оставляет меня, волны агрессии захлёстывают, поддаюсь, тону в их пучине. Спасение невозможно, берега давно не видать. Воинствующая женская логика обретает относительный покой в приговоре: всегда легкомысленный мужчина, как Одиссей, покидает семью для других, более важных странствий, уходит от ответственности, трусливо юлит, а ты, женщина, должна терпеть и расхлёбывать непростые бытовые проблемы. После накручивания себя в мыслях - самое время напасть. Грожу бросить всё и вернуться на асфальт, к цивилизации, но не еду. Ещё надо постирать, убрать, съездить в Новоселицу на рынок. Не время.

Сегодня у нас день стирки. В большой кастрюле мы вывариваем бельё, потом идём полоскать на реку. Мне нравится строка поэта "райбали рабловане в ріці", она, как вода, искрится и плещется, и потому дело делается с удовольствием. Совсем не хочется думать, что на смену лету придёт зима.

Следующая задача – уборка и умывание окон. Стёкла под руками расползаются, ходят ходуном. В некоторых местах они собраны из кусочков, наживлены, как ткань у портнихи. С удивлением нащупываю углубление, сделанное для пальцев. Видимо, кто-то когда-то раскурочил стекло какой-то витринки и вдохнул в него вторую жизнь. Руки сами собой опускаются, больше  не хочется прикасаться к окнам. Это и опасно, выпадут.

На следующий день мы идем в приселок Поковбы, навестить старика Ивана Фёдоровича, который присылает к нам соседа-печника.

Печник – уважаемый в селе мастер, себя бережёт, черновую работу делать отказывается.  Разбивать шпор –  не его задача. Искать рабочего поздно. Да и берут тут дорого. С нас, чтобы не высовывались и к лучшей жизни не стремились, ещё дороже – 20 гривен в час. К тому же в селе негласно узаконено: рабочему, как в санатории, полагается трёхразовое питание. Такая постановка вопроса меня возмущает. Кого из них "на чехах" кормят и поят? Это я, сторона страдающая, испытываю ремонтный дискомфорт. Это мне полагается отдых и усиленное питание. Не буду кормить, уеду в Ужгород. Печник миролюбиво кивает головой, согласен ждать хозяйку сколько понадобится. Это же надо такое нахальство? Я сражена наповал и вместо того, чтобы продолжать стоять на своём, вывешиваю белый флаг капитуляции. Бог с ним, приготовить обед – не так уж сложно. Не накормишь – печь может зачадить. Как тогда?  Хочешь – не хочешь, ублажать надо. Думать уже некогда, пора за работу. Снимаю с печи обруч и ударяю по её боку кувалдой. Она вздрагивает, глухо, утробно охает. И начинается... Мы собираем куски глины в вёдра, выбиваем из печных внутренностей каменные глыбы, глотаем едкую, пережжённую в печи  пыль, она, как остывший вулканический пепел садится нам на головы, чернит лица, ест глаза, першит в горле, щекочет в носу, словом, мстит за предательство хозяев. Как-никак не один десяток лет простояла, вжилась, вросла. К концу второго чёрного дня от усталости я не могу стоять на ногах, но не сдаюсь, продолжаю на четвереньках собирать в вёдра мусор. Петро, до смерти перепуганный разгромом, челноком выносит печные останки. Локальная экологическая катастрофа завершается на третий день.

Новую печь собирают тоже три дня. В подмастерья печник берёт сына, улыбчивого паренька, с которым мы общий язык находим. С печником - хуже. Друг друга мы не понимаем. Он скребёт маковку, как Алладин лампу, извлекая из неё трудные задачи. Оказывается, не хватает всего: кирпичей, песка, цемента. Я показываю ему список. Сколько заказал – столько и добыто. Он разводит руками: ошибся.
 
Увы, "Новой линии" здесь нет. Куда ехать, на чём привезти? Петро, предчувствуя напряжение, увеличивает радиус кругов, скрывается в лесу. Печник ищет его глазами, не находит: "Де газда?" - строго спрашивает у меня. Я пожимаю плечами, машу уставшей рукой в сторону леса. "Йо, газда пішов на гриби" -  констатирует печник и лишнего не комментирует. Я бегаю по соседям и местным магазинчикам, несу всё подряд и на выбор. Дело продвигается медленно, но верно.

В обед мстительно кормлю их блюдами чужой кухни. В полной тишине отец и сын съедают борщ, в котором стоит ложка, отбивные без кляра, плавающие в собственном соку. Тарелки пусты, остатки соуса аккуратно собраны хлебным мякишем. Значит, понравилось. Они продолжают молчать, цедят пиво, закуривают. Я собираю посуду и, как мантру, в который раз повторяю одно и то же: "Хочу бловдарь". И каждый раз он упрямо талдычит мне своё: "Нащо вам бловдар". Непробиваем. Я обижаюсь и замолкаю. Да разве заказчику нужно что-то объяснять? Хочу духовку и всё тут. Каприз. Его какое дело? Иду к нему снова, чтобы ещё раз повторить просьбу, может, услышит. Ему не до меня, он вытягивает какие-то повороты и ходы, что-то меряет, бесконечно почёсывает голову.

Когда печь обозначилась формами, о бловдаре заговорилось настойчивей. Печник продолжал играть в молчанку и почёсывания. Мы мужественно продолжали терпеть друг друга: он меня, я его и вместе – исчезающего Петра. Я решаю прибегнуть к хитрости и поменять очерёдность. Сказать про бловдер не после, а до обеда. В тот день обед можно было назвать ранним ужином. Я задержалась и совсем забыла о своих обязанностях. Пришла домой и виновато засуетилась на кухне. Надо было как-то сгладить своё долгое отсутствие, снять тягостное между нами молчание. Тут я пожаловалась: мол, куры плохо несутся. Он снял шапку, подумал, почесался, сказал, как всегда многозначительно и  чуть сердито: "Не несуться, бо не хочуть". Я поставила тарелку с горячим супом на стол и засмеялась. Вдруг мне открылось: я строптивая, куры у меня строптивые, мастер не подарок, Петро вообще тихий революционер, значит, все мы тут одной закваски, одного поля ягодки. Печника мой смех оживил. С этой минуты наши отношения потеплели, и мы стали перекидываться словами. О бловдаре вдруг заговорил сам мастер. Изначально совершила ошибку я, купив чугунную основу из двух составляющих, вот если бы шпор был на три карики, то есть кружка, тогда бы можно было вмонтировать в печь бловдар. Наконец, открылось. Мы привозим новый большой обруч, новые чугунные части на три отделения. Я собой горжусь.  Теперь будет бловдарь и сладкое к столу. Новую печь и стену, объединяющую кухню и комнату, мы обложили  дорогой огнеупорной плиткой. Она теперь греет два помещения и радует глаз изящностью.

Теги: Луг, Мидянка, печник, шпор, бловдарь

4 Коментувати

Ділитись

На головну

Додати в закладки

Версія для друку

Переслати