Картинки с картофельного поля

Сегодня весь день в селе работали моторы: сверху, снизу, справа и слева. Звуку некуда было деться, он метался, пытался освободиться, поднимался вверх, разбивался о горы и, обессилив, возвращался. Трактора как сумасшедшие, вгрызались в глинистую землю, не умолкали до самого вечера. Грохот, дребезжание, гул, если зажмуриться и отстраниться, то, кажется, будто на аккуратных крестьянских наделах наши ребята танкисты проводят учения. Мои фантазии могли бы организовать взрывы, огонь, вздыбленную землю, воронки, крики раненых и предсмертные стоны, но я не люблю прозрачно-бесцветного Пу, и они, чёрные фантазии, меня щадят.

Народ спешил, суетился. Скоро Пасха: надо успеть посадить, выскоблить в доме, помыть окна, повесить белоснежные занавески, где надо - побелить, исповедоваться, причаститься, словом, дел невпроворот. Копошились в земле, как жуки, переговаривались, деловито несли вёдра, тяпки.

Садили картошку, по-нашему ласково – «рипку», основной в селе продукт. Деловито тычили «фасоли». Длинные, ровные палки, загодя заготовленные, срубленные мужчинами в лесу, выстраивались в шеренги, как воины. Когда фасоль вырастет, обовьёт весёлой, цветущей листвой тычку, то станет похожа на воина в камуфляже. Подавшиеся чуть вперёд растения, вот-вот тронутся с места и ринутся в бой. Летом эти вероломные войска на каждом огороде меня обычно пугают. Уж слишком их много в каждом хозяйстве: сто, двести, триста. Всё это случится позже, произойдёт своим чередом, сейчас закладываются основы.

Селяне к делу относились обстоятельно. В битве за будущий урожай принимали участие все. По соседской ниве бегал трёхлетний Андрийко с маленьким ведром и лопаткой. Тоже участвовал. Его племянница, Лидочка, ловко, как баскетбольный мяч, закидывала в лунки рипку, в перерывах, чтобы развлечься, прыгала на одной ноге. Её окликал брат Иван. Он делал ямки и формировал шор, то есть ряд. Лидочка управлялась быстро, времени попрыгать было предостаточно. Она успевала догонять, почувствовавшего вкус свободы баловника Андрийку. Мама мальчишки, аккуратно загребала ямки. Двигалась она тяжело и медленно, причиной неповоротливости был большой, набухший почкой, живот. Иван бегал в хлев покурить. Корова ему была не рада. Она пялилась глазом на непрошенного гостя, мычала.

Мы весновали первыми, не потому что такие расторопные, а потому что тракторист наш ещё вчера клятвенно пообещал прийти с утра, когда спадёт роса, но ощущение первенства в глубине души радовало. Газды, то есть хозяева. Звучит. Словом, всё, как всегда, вечный крестьянский круговорот, обычные хлопоты. Сельская жизнь спланирована так, что вроде бы ничего никогда не происходит, потому, что следует своим чередом, по плану от людей не зависящему, начертанному. Я, городской в прошлом житель, уверовала – в селе времени не существует, есть смена погоды, чередования лето - зима, рождение – смерть. Ошиблась. Время ворвалось в нашу, уже немолодую, жизнь сгустком энергии. Оно оказалось плотным, пульсирующим, гибким, быстрым, тягостным, злым, громким, нахальным, тревожным, восторженным, драматичным…

Вчера был понедельник. Благовещение. Архангел Гавриил принёс Деве Марии благую весть. Она приняла её смиренно. Послушание Марии уравновесило непослушание Евы. Считают, что именно она, Мария, сделала первый шаг к искуплению. Ангел вручил будущей Божьей Матери белую лилию, символ чистоты помыслов. Вчера в селе было тихо. Праздник. Молодые мамочки ходили друг к другу в гости, чинно держали детей за руки. Сегодня село взорвалось, закипело.

Бросаю тяпку и, как соседский Иван, убегаю в дом под любым предлогом. Что там? Мы тут в картошке, а в Харькове, Луганске, Донецке захватывают здания, свирепствуют, бряцают оружием, угрожают и выставляют ультиматумы. Иммунитет, конечно, хорошо. Пока был Крым, я его частично выработала, пока стоял Майдан, сердце ежеминутно кровоточило, истекало кровью, вяло, разрывалось. Смотрю, слушаю, рассеянно сажу.

Побили в Верховной Раде губошлёпа Симоненка, ухоженная коммунистка-миллионер с кулаками кинулась отбивать лидера у обидчиков. Кто-то ел в зале заседаний борщ, (не будем осуждать бедолагу, но злорадно-приятно, каюсь), кто-то обиделся и в знак протеста покинул рабочее место, за которое его усадили с надеждой наивные, МЫ, избиратели. Надобно было ещё привязать, наручники нацепить, электронный браслет, чтоб работу свою, сука, делал. Свекольным цветом наливался Ефремов, отнекивался, прикидывался пушистым, добрым и честным. Плела интриги, блудила обильным словословием женщина без косы. Одета демократично просто, без излишеств, жемчуга. Народ, люби меня, я тебя съем. Вил тонкую, как оренбургский платок, паутинку программы мудрый Савик, подрагивал губой, профессионально делал паузы. Напролом шёл Царёв, разрывая чужую невидимую паутинку журналистской интриги, уверенно, в никуда. Давеча кандидат в наши президенты не смог дать ответа на школьный вопрос: «Когда началась вторая Мировая война?» Да, нас учили, и мы знали больше о Великой Отечественной, но как-то само собой поумнели, навели мосты исторических параллелей, знаем про аншлюс, знаем, как Гитлер в 1939-том ехал семь часов кряду через всю Германию стоя, в открытой машине. Вдоль дороги, до самой Вены его встречала ликующая толпа, женщины в патриотическом экстазе протягивали к нему младенцев, голуби на площадях австрийской столицы обезумели от страха, метались, бились в окна. Фюрер ликовал с народом. Единицы поняли весь ужас происходящего и срочно покинули страну. Ау, великая Россия, ты знаешь, помнишь? Нет, слилась в оргазме ненависти, кричишь в один раскрытый алый рот. Царёв тоже не знает, но мужественно держит удар. Глаз не моргнёт. Не такое ещё бывало. Битый. В прямом и переносном смысле. На следующий день кто-то из толпы в Николаеве залепит ему звонкую пощёчину. Вы – не наша элита. Вы вообще не элита. Наша элита – Оксана Забужко. Она понимает, что демократия ко всему прочему ещё и хождение в Каноссу, путь покаяния, который проделал Германский император Генрих четвёртый в далёком одиннадцатом веке. Он пришёл к Папе римскому, против которого восстал и проиграл. Генрих трое суток простоял  под окнами врага в одежде кающегося грешника. С тех пор Каносса, старинный замок в северной Италии – символ покаяния, признание своих ошибок.

По другую сторону информационного пространства бил крыльями, пытаясь взлететь, мим Киселёв. Умный Пу обласкал, одарил, вовремя приметил. Фаворит за последние годы как-то кругло вспух, лицо размылось, утратило чёткость. Тут, на родине, Киселёв только имитировал парение, летать по-настоящему мог исключительно за пределами: в Амстердаме, Париже, Осло. Сволочи, не пускают. Уважаемый бывший друг, может, вы, наконец, присоедините Россию к Москве, Пу перекинет нефтедоллары в Магадан, и вы будете там гасать на лыжах ничуть не хуже, чем в Куршавеле. Нелогично, зато патриотично.

Лезет с экрана в дом старый знакомый Эдичка Лимонов. Стильно подстрижен, но какай-то совсем общипанный, пиджачок значительно шире плеч. И он туда же. Эксперт по Украине. И что бабы в нём нашли, так за ним убивались? Мелок, фальшив, жалок. Нет, больше не могу. Пойду садить картошку. Продуктивней. Останавливает широкая бабушка из Донецка в пальтишке и брюках, растянутых на всё большое тело, клянёт на чём свет губернатора Таруту, заодно и Америку. Этих самых активисток Путина, бабушек-пенсионерок боюсь и жалею больше всего. Милые, недобрые наши и ваши бабушки, если бы вы знали, как ухожены, обласканы государством в этой самой пресловутой Америке, такие как вы старики. Причёски у них взбиты, нахохлены, ногти наманикюрены. Они ездят на экскурсии, азартно играют в автоматы, веселятся, танцуют и рады жизни. Даже в самом захудалом доме престарелых, куда дети отправляют их, как в детский сад, на целый день каждая душевая заботливо оборудована поручнями, чтобы, не приведи господь, пожилой человек не упал и не расшибся. Эти самые поручни и танцующая в белом платье пергаментная старушка заставили меня уважать эту страну. И чтобы не думать о плохом, дабы его не притягивать, приведу в заключение цитату Жванецкого, выцепленную только что из пресловутого интернета, ибо никто другой, как видавший виды еврей, не умеет так ценить и понимать жизнь: "И так тонко складывается ситуация, что при гражданской войне мы опять будем бить друг друга: то есть беспайковый - беспайкового, низкооплачиваемый - бесквартирного, больной - больного. Ведь все мы и вы понимаете, что до них дело не дойдет, и дачу их не найдешь…

Такие мы козлы, не умеющие жить ни при диктатуре, ни при демократии. – Не готовы наши люди, – говорят вожди. – Не готовы! Жить еще не готовы. Помирать не хотят, а жить не готовы. Вот я и предлагаю: не бояться помереть в этом веселом и яростном мире. Врагов не бояться. Кто бы ни пришел –  уголовник или патриот, вождь или сексот. Кто первый ворвется в квартиру –  он и перевернется. Свобода стоит того, а эта жизнь того не стоит. Мужество рождается от трусости. Первый пострадает, второй задумается. И меньше сидеть дома. Легче идти на контакты. Настало время контактов и политических знакомств… И сходиться. Все уже ясно… Когда появится правительство, удовлетворяющее нас, - нас не будет. Когда появятся законы, разрешающие нам, - нас не будет. А когда они войдут в действие - и детей наших не будет».

Конец цитаты, конечно, печален и без цитаты можно обойтись, но так хотелось глотка отрезвляющего юмора среди неразберихи, страха, неопределённости, глупости, трусости, предательства, самоотверженности и подвига.

В Благовещение по приметам выползают из земли гады, вероятно, случилось это несколько преждевременно. Ещё есть белая лилия, символ чистоты помыслов, первый шаг к искуплению. И есть Каносса, возможность покаяться, признать свои ошибки. Впереди, надеемся, путь, бездны быть не должно. К тому же пришла весна, в моём родном городе цветут сакуры. Надеюсь, что скоро их увидят мои родные из Луганска.  Мы – верим, будем верить из последних сил. Нет у нас ни Америки, ни Франции, у нас есть одна наша замечательная многострадальная держава, наша Родина Украина.

Теги: Путин, Гитлер, Украина

5 Коментувати

Ділитись

На головну

Додати в закладки

Версія для друку

Переслати